Отправлено: 24.08.05 10:34. Заголовок: «Жертва», драма (2)

Название: Жертва
Автор: lynx
Рейтинг: R
Жанр: драма
Герои: Иван Корф и его домочадцы
Отказ от посягательства на авторские права: не ищу никакой коммерческой выгоды.

Сомнительное продолжение сомнительной истории.
Начало ЗДЕСЬ

 Отправлено: 06.02.08 00:59. Заголовок: Как и было сказано, ..

Аля, спасибо (очень здорово, когда есть такой постоянный и благосклонный читатель - способствует продвижению вперед )

Как и было сказано, теперь дело пойдет быстрее. Следующая доза порция полуфабриката распечатана и готова к употреблению



X

Полтора месяца пролетели незаметно, все приготовления завершены и оттягивать то, чему нужно свершиться, не имеет ни какого смысла.
Конец сентября, в листве деревьев сединой проглядывают желтые листья, утренний холодок пробирает нешуточным ознобом, так что даже твердое намерение ехать не спасает от сожалений о теплой постели и растревоженном сне. Корф едет обратно в имение Луговского. Вскоре должна состояться свадьба, и он, понимая, что должен радоваться этому событию, старается вовсю. Однако странным образом сделать ему это не очень удается.
Он готов был жениться и твердо уверен в правильности выбора, дом так тщательно прибран к приему молодой хозяйки, как казармы не готовят к визиту императора. Похоже, все препятствия к семейному счастью действительно устранены, и именно это пугает. То, что еще пару дней назад казалось простым и понятным при приближении в пространстве-времени становится все более запутанным. Образы девушек, о которых еще неделю назад ты мог говорить "моя будущая жена" и "сестра моей будущей жены" (звучит неплохо, в этих категориях так приятно порассуждать с посторонними, не правда ли?), такие простые и понятные в беседах для других, при приближении встречи становились зыбкими, полустертыми воспоминаниями, и он боялся, что рассыпавшаяся мозаика при встрече не сможет сложиться именно в ту, такую нужную теперь картинку...
Взгляд цеплялся за всякие мелочи, и мысль с жадностью голодного пса тут же хваталась за посторонний предмет, лишь бы не упустить, не позволить... Вот так ехать хотелось как можно дольше, и чтобы дорога не кончалась. Застрять бы теперь между двумя домами, завязнуть во времени и этом прозрачном воздухе как мошка в янтаре. Остановить в мгновение абсолютного покоя и пусть проблемы остаются там, снаружи. Щелкают зубами от бессилия, но не тревожат его. Не сейчас...

Иван появляется в усадьбе в оговоренное время, но все равно неожиданно. Илья очень раз приезду друга, но к сожалению именно сейчас, сегодня занят какой-то чрезвычайно выгодной сделкой и не может уделить гостю достаточного внимания. Все разговоры о матримониальных делах переносятся на вечер.

Надежда, понимая, что может упустить последнюю реальную возможность переменить судьбу в свою пользу, решается на разговор с Корфом. Подкарауливая у лестницы и едва дождавшись, пока он устроится в своей старой комнате, девушка чуть не силой уводит его в беседку, где состоялось их первое объяснение. Напор и отчаяние, с которыми она тянет его именно туда, на то самое место, производят совершенно обратное действие. Они не пугают, но придают уверенности, скрепляют воедино кусочки мозаики, которая совсем было рассыпалась дорогой к имению Луговского.
Надя в смущении, начинает разговор о том, что было за время их разлуки, но тема немедленно соскальзывает к свадебным приготовлениям и девушка замолкает на полуфразе. Повисает неловкое молчание, обоим понятно что сейчас должно произойти что-то окончательное, что расставит все точки на положенные места, и ни один не хочет начинать этот разговор. Надя рассматривает сидящего напротив человека, мучительно пытаясь найти зацепку, правильные слова чтобы что-то доказать, исправить... Но бреши нет, перед ней уже не тот, слабый и беспомощный, который пригрезился ей во время первого разговора... Сейчас именно он тихо и безжалостно начинает рассказ о предстоящей церемонии, говорит о ней как о событии пусть и будущем, но практически свершившемся. Припоминает, что и ей как свояченице приготовил маленький подарок, который, он надеется, будет принят благосклонно. Надя не хочет в это верить, сперва просто качает головой, наконец не выдерживает и начинает говорить, все быстрее и громче, что это неправильно, что Вера, она хорошая, правильная и старшая, но разве этого достаточно для счастья? Едва не кричит: "Но люблю-то вас я!"
Это слышит Вера (непонятно, как много, но точно слышала про влюбленность (любовь?) Нади к Ивану). Иван очень тихо, как разговаривают с больным или капризным ребенком, уговаривает Надю успокоиться. Потом он уходит, а она остается в беседке, плачет. Последняя возможность помешать свадьбе упущена.

Вера, став невольной свидетельницей разговора, убеждается в своих старых подозрениях относительно Нади. Ей жалко сестру, но и обидно – в личных разговорах Надя так пеклась о счастье Веры и ни разу не обмолвилась о собственных чувствах. Слово за слово, шаг за шагом и тоненький росток обиды уже прочно укореняется в душе девушки: сколько можно прощать сестре ее ребяческие выходки? В запале припоминаются мельчайшие обиды последних лет, и даже детские шалости, за которые наказания распределялись неравномерно, давая куда больше поблажек младшей сестре. Нет, никаких личных счетов, просто хоть раз в жизни Вера должна поступить правильно исходя из собственных интересов, не оглядываясь на нужды матери и сестры. Но все же она не хочет недомолвок между собой и Иваном и решается поговорить с ним начистоту.

Барон обнаруживается в библиотеке и сам первым начинает разговор. Впрочем, светская беседа – не то, что занимает голову обоих, так что пустой разговор глохнет на середине. Уже второй раз Иван вязнет в неловком молчании, но на этот раз все по-другому. Впрочем, понимает он это не сразу. Уже было собравшись повторить давешнюю бодрую речь о предстоящем венчании и заготовленных подарках, разве только запутавшись во вступительных словах, Иван слышит прерывающийся от волнения, очень тихий голос Веры. Начав издалека, она рассказывает, как все его тут ждали, что Илья заботился о ней будто о родной дочери и так потратился на приданое, что ей даже неудобно. Не столько перед Ильей – эти хлопоты ему, казалось, даже в радость, сколько перед сестрой. Нет, Надя слова худого не сказала, но видно, что не по сердцу эта свадьба. А предчувствиям сестры Вера за долгие годы доверять научилась, так что чем ближе становился назначенный срок, тем больше сомнений, правильно ли все. Собравшись с духом, Вера прямо спрашивает, не сожалеет ли он о своем предложении. Иван просто подтверждает, что хочет, чтобы она стала его женой.

Следующие несколько дней тонут в хлопотах. Надежда все дни тиха, в разговоры не вступает и из комнаты своей выходит только к последнему ужину. Впрочем, в суматохе мало кто обращает на это внимание.
В вечер перед венчанием Иван дарит заготовленные два медальона, пообещав обеспечить материальную сторону вопроса, как только барышни определятся с портретами "для памяти".

Венчание, на котором присутствует и Надежда. Всю церемонию она стоит, забившись в угол, и не отрывая взгляда смотрит. На лице – никаких эмоций.
После венчания – скромный обед. Иван почти шантажом заставил общительного Илью не устраивать шумного застолья. Упирая, что за время своего пребывания здесь ни с кем близко сойтись не успел, а видеть на собственной свадьбе чужаков не желает. Все проходит спокойно, хотя между сестрами и наблюдается некоторая напряженность.
Молодые отправляются в поместье Корфа. Надя долго смотрит вслед удаляющейся коляске…

 Отправлено: 22.02.08 19:03. Заголовок: lynx пишет: Аля, сп..

lynx пишет:

цитата:

Аля, спасибо (очень здорово, когда есть такой постоянный и благосклонный читатель - способствует продвижению вперед )

Очень рада, что способствую такому полезному и интересному делу.

Зря Надя не рассказала сестре о своей любви. Если бы был серьёзный и искренний разговор, то Вера могла совсем иначе отнестись к чувствам сестры и возможно отложила бы свадьбу. А сейчас между девушками начало расти отчуждение.

Линкс, спасибо! Очень похоже на Ивана. Читаю и словно вижу его в молодости.

 Отправлено: 26.02.08 02:11. Заголовок: Аля пишет: Зря Надя..

Аля пишет:

цитата:

Зря Надя не рассказала сестре о своей любви.

А что бы это изменило? Честно говоря, даже представить такой разговор в сложившихся обстоятельствах мне сложно - и дело даже не в скрытности, просто он сейчас, в это время ничего не решит. Может быть, потом...

И - спасибо за поддержку. Она подвигает на подвиги , так что даже сложить слова рядками получается куда эффективнее, чем раньше.
Так что - продолжаем движение, вперед, к будущему. Смотреть, какое оно светлое


XI

Глухая ночь. За окном чернильная темнота, не видно ни деревьев, ни пруда, мимо которого они проезжали на коляске, никаких дворовых построек. Тишина, но не абсолютная, а живая – заоконная тьма ворочается, вздыхает, шевелит листья далекого леса, стонет где-то в щелях чердака, стучит незапертой оконной створкой. И от этого девушке, сидящей в глубоком кресле, становится еще неуютнее. Еще более одиноко.
Она вздрагивает от стука, но ничего страшного. В приотворенную створку просовывается круглая, сонная и недовольная физиономия горничной – "Принести чего, барышня?" Нет, ничего не надо. Того, что разгонит эту тьму, тебе все равно не достать.
Ну, не надо – и ладно. Дверь закрывается, но ворчание все еще слышно: "И чего так поздно сидеть, только свечи переводить. Одно слово – хозяйка!.."
От этих ненароком подслушанных слов Вера еще больше съеживается в кресле. Потом приподнимается и начинает одну за одной задувать свечи в канделябре. Одна, две, три, четыре... На пятой на мгновение замирает, оглядывает темноту комнаты, огромную пустую кровать и возвращается в свое кресло. Оно по крайней мере не такое громадное, в нем сложнее потеряться. И можно притвориться, что этот день только начинается, и вспоминать, вспоминать...
А за окном ветер продолжает трепать шевелюру невидимого леса.

Последние дни были как в тумане, все теребили девушку, не давали ни на минуту остановиться, задуматься о предстоящем. Из дворня, и деревенские девки, собиравшие и наводившие последний лоск на приданое, перешептывались, многозначительно пересмеивались и краснели. Однако в присутствии барышни (когда давали себе труд это присутствие замечать) все пересуды смолкали, так что о предмете шуток можно было лишь догадываться. Если хотелось, разумеется.
Надежда, против обыкновения, вела себя слишком тихо. Обычно смешливая и неугомонная, она вовсе не показывалась из своей комнаты. Когда же Вера попыталась серьезно поговорить, едва не выставила сестру из комнаты. Нет, не физически, но отчуждение между девушками ощущалось настолько сильно, что находится наедине было невыносимо. Обида с обеих сторон, беспричинная по видимости, но идущая глубоко изнутри, дошла до того, что даже попрощаться при отъезде они не смогли. А тогда, едва войдя в комнату, Вера впервые почувствовала одиночество. Впервые поняла, что отныне им предстоит расстаться, надолго, навсегда, так что даже если встретятся, идти будут по совершенно разным дорогам.

Венчание – торжественный обряд, запомнившийся урывками, отблеском свечей в золоте окладов и звоном в ушах от ощущения чего-то значительного, громадного и судьбоносного. После этого вся жизнь ее должна пойти совершенно иначе.
Парадная трапеза с шутками-прибаутками, заставляющими краснеть не только молодую жену (как странно звучит! непривычно и будто щекотно от неловкости), но и молодого мужа вгоняющих в истинно юношеский румянец. И от этого безобразия (как же, такой матерый вояка, а краснеет аки девица. Красна девица!) только вошедший в раж Илья разражается еще не одной историей из своего славного боевого прошлого. Естественно, историей, которую можно рассказать в присутствии благовоспитанных дам и кавалеров.
Прощание на крыльце. Мужчины о чем-то договариваются в сторонке, Вера стоит внизу у подножия лестницы, Надя – в дверях дома, зябко кутаясь в огромный платок. Наконец, все мужские, хозяйственные и неотложные дела решены. Мужчины пожимают руки, Илья крепко-крепко, от всей души обнимает племянницу и символично передает ее "с рук на руки" мужу. Иван подсаживает Веру в коляску, садится рядом и приказывает кучеру трогать. Им предстоит еще долгая дорога, пока к вечеру они достигнут конечной точки путешествия – нового, семейного гнезда.
Остается бросить последний взгляд на ставший уже таким родным дом, заметить, что Илья у всех на виду украдкой смахивает слезу – нет-нет, разве может настоящий мужчина плакать? Это верно соринка в глаз попала! И еще увидеть, как сестра, такая родная всю жизнь и чужая сейчас, все-таки поднимает руку чтобы помахать на прощание.

Дорога домой была трудной. Нет, не тяжелой – просто чужой и очень долгой. Уже начинало смеркаться, когда коляска приблизилась к почтовой станции, где они остановились дать роздыху коням и немного отдохнуть самим. О том чтобы заночевать здесь не могло быть и речи, и через час путники вновь отправились в дорогу.
Зябкая темнота постепенно скрывала окружающий пейзаж, однако возница как-то (и, похоже, весьма неплохо) ориентировался в окружающем пространстве. Во всяком случае на вопрос барона, когда же они будут на месте, ответил не неопределенным хмыканьем, а деловитой россыпью географических названий, незнакомых имен и точным указанием, что к полуночи поспеют. Как будто это было очень важно – поспеть именно к полуночи. Впрочем, Корфа это удовлетворило, так что щелкнув крышкой часов, он позволил себе удовлетворенно откинуться на подушки и успокоительно похлопать девушку по руке – скоро все будет в порядке. Уже почти дома.

Несколько поворотов, и возглас барона "Смотри!" – над огромным прудом, или озером, но слишком правильной формы начинает просматриваться громада дома. Он должен быть прекрасен в лунную ночь, когда колонны и резные украшения белеют в голубоватом свете земной спутницы. А сейчас это просто очень большой дом. Чужой дом. Твой дом.

Коляска подъезжает к парадному входу, из дверей которого уже выходит несколько человек. В темноте барон помогает девушке спуститься, проводит ее до дверей где представляет своей жене, баронессе Вере Петровне Корф, управляющего, экономку и – взмахом руки – тут еще полно народу, у тебя еще будет время всех узнать. А теперь – не будет ли в доме чего пожевать? Час поздний, но они едва не полсуток (небольшое преувеличесние в этом деле не повредит) в пути, и даже если хозяев не ждали, у запасливой Вари обязательно должно было что-то заваляться. Не дадут же хозяевам пропасть с голоду?

Стол пусть и не ломится (грех это – полуночничать, потом всю ночь кошмары сниться будут), но и с голоду пропасть не дают. Вот только Катерина Николаевна, решившая сама обслужить хозяев (все-таки новая хозяйка, неясно, как дом примет, какие порядки наводить станет – потому и надо все представить в лучшем виде), недовольно поджимает губы. Не барыня –девчонка, с дороги и устатку полупрозрачная и такая молоденькая, что кажется не в жены – в дочки барону годится. Впрочем, обманчиво впечатление – нечаянная встреча взглядами, и уже не испуганная девочка, а взрослая женщина, хозяйка, под строгим непроницаемым взглядом серых глаз которой сробеешь почище чем от окриков хозяина.
Неведомой опасностью веет от новой хозяйки, неприветливостью, строгостью и новыми порядками.

Ночь бесцеремонно отвоевывает свое, и так что даже в столовой при дюжинах зажженных свечей становится неуютно. Корф поднимается из-за стола и, подозвав Катерину Николаевну, деловито вполголоса распоряжается. Время уже позднее, оба они очень (и даже как-то с нажимом) устали, так что он проведет сегодняшнюю ночь в кабинете. И, он надеется, в их спальне все готово? Чтобы Вера Петровна могла с удобством разместиться там.

Остаться вдвоем оказалось сложнее, чем представлялось. Заполненный хлопотами день помогал оттянуть этот момент надолго, почти до бесконечности. И теперь, когда должно было произойти что-то новое, поворотное... теперь было по-настоящему страшно, и хотелось ухватиться за теплую руку, прижать ее к бешено колотящемуся сердцу и замереть, не отпуская!..

Катерина Николаевна вернулась, и барон, прихватив со стола свечу, повел Веру по темным коридорам. У полуоткрытой двери в спальню (Эта комната отныне в твоем полном распоряжении!) запнулся, пропустил девушку вперед и замер в нерешительности. Впрочем, ненадолго – ведь он прекрасно понимает, как она устала, сколь долгой была дорога и суматошным весь этот день, так что предоставляет ей право качественно выспаться, отдохнуть и уже завтра, с новыми силами!.. Он же проведет ночь в кабинете (и нет-нет, не надо беспокоиться! он так давно почти живет там, что успел обзавестись не только письменным столом, но и настоящим спальным местом, исключительно для размышлений о высоком!) Засим позвольте откланяться, и добрых снов на новом месте. А завтра расскажешь, кого видала...

Но сон не шел – ни добрый, ни какой вообще. Воспоминания о счастливой семейной жизни родителей были скудные, проблемы последних лет многое заслонили, затерли в памяти. Но ощущение уюта, единения сохранялось долгие годы. И пусть наивным было думать, что в новом доме все сразу станет своим – надежда на это, как оказалось, жила в ее сердце несмотря ни на что. И вот теперь, оставшись одна в незнакомом доме, среди чужих людей которым еще только предстояло (полагалось) стать ее семьей, Вера впервые за последние годы расплакалась. Усталость, одиночество, разлука с сестрой (впервые за всю жизнь расстояние между ними было больше, чем просто на взгляд, возглас, на несколько стен), и даже отсутствие привычного бремени – ухода за матерью – все это обрушилось тяжелым грузом, стремясь раздавить девушку. Но слезы тоже не помогали, и высохли сами собой. Осталась только живая темнота за стеклом, и отражение свечек – пять, четыре, три, две... одна.

В дверь постучали. "Вера Петровна, вы не спите?" – но в приоткрытой двери не недовольная физиономия горничной. Экономка, так холодно принявшая молодую хозяйку – только теперь, в полутемной спальне ее взгляд не кажется испытующим. В нем усталось, и любопытство, и – может быть – даже участие. Потому что где это видано, чтобы молодую жену в первый день одну бросать, пусть и под убедительным предлогом.
"Рассвет скоро – может, приляжете? Барин уж больно беспокоился, что устали, а вы не спите. Может хотите чего? Я тут принесла..." И совсем по-домашнему крынку молока на стол, с уютной салфеткой и чем-то ароматным на тарелке. И ждет.
По-хорошему так, по-домашнему.
Потому что ты теперь – дома...

 Отправлено: 31.03.08 19:49. Заголовок: lynx пишет: А что б..

lynx пишет:

цитата:

А что бы это изменило?

Возможно, Вера отложила бы свадьбу. Или серьёзно поговорила с Иваном. Трудно сказать. Но лучше быть откровенными с близкими людьми.

lynx пишет:

цитата:

Впрочем, Корфа это удовлетворило, так что щелкнув крышкой часов, он позволил себе удовлетворенно откинуться на подушки и успокоительно похлопать девушку по руке – скоро все будет в порядке.

Тоже мне ласка у новобрачного.

Что-то будущее не очень светлое. Мало того, что Надя несчастна. Так и Вере плохо. Ничего себе - первая брачная ночь. Впрочем, на ИИ очень похоже.

Линкс, спасибо за продолжение. Я тут долго пропадала, но, надеюсь, будет ещё кусочек. Хоть и невесело живут герои, а интересно, что же между ними произойдет. Жду.

 Отправлено: 01.04.08 00:01. Заголовок: Неужели продолжение?..

Неужели продолжение???? Я успела за это время дочку родить, а сейчас нам 1 год и 2 мес. Может когда в школу пойдет дочка - конец будет Очень жду продолжения

 Отправлено: 04.05.08 22:25. Заголовок: Надо же, заглянула с..

Надо же, заглянула случайно

 Отправлено: 22.06.09 22:10. Заголовок: Огромное спасибо все..

Огромное спасибо всем, кто читал историю, кто ее помнит, и еще большее - комментаторам. Сам факт вашего существования подвигает на подвиги и заставляет проснуться впавшую в летаргический сон музу. Глядишь, история и перевалит за половину

Юрина, с моими темпами написания единственное, что можно утверждать с уверенностью - история кончится раньше, чем дочка отправится в институт.
Хотя и это не гарантированно

Итак, продолжаем разговор!

XII

Ритуалы держат дом покрепче самых горячих клятв и пышных обрядов. И теперь, спустя менее полугода после своей женитьбы, барон Корф все больше убеждался как в верности решения жениться, так и необычайной продуманности выбора супруги. Сейчас даже трудно было вспомнить, почему первое появление баронессы в собственном доме вышло таким скомканным. Впрочем, сама баронесса предпочитала об этом не вспоминать, а чего не сделаешь чтобы помочь супруге и поддержать мир в семье.
Собственно, все неловкости окончились так толком и не начавшись: истинное сокровище Катерина Николаевна каким-то непостижимым образом за один день умудрилась крепко подружиться с Верой, а две женщины, действующие в согласии, как оказалось могут решить практически все.
Как бы там ни было, уже с первого дня пребывание новой хозяйки пошло дому на пользу. Не было никаких потрясений и перемен, но порядок, в который экономка постепенно приводила запущенное холостяцкое хозяйство, с появлением хозяйки номинальной окончательно утвердился во всем доме, а с течением времени грозил распространиться еще шире. Распорядок дня, необязательный холостяку, в семейном состоянии оказался вещью незаменимой. И даже такая мелочь как во время поданный обед или аккуратно сложенный камин способна успокоить расшатанные нервы. Как-то незаметно Корф приучился, что рядом всегда есть эта тихая женщина, есть с кем разделить не только бытовые неурядицы, но вековую философскую мудрость и радость простого человеческого бытия.
Вот и теперь, по въевшеся уже в дни традиции, дневная прогулка (ах, как же давно не было солнца! Кажется, целую вечность, по крайней мере три недели), а после в кабинете он будет просматривать почту, или расходные книги, или еще что-нибудь столь же будничное. А его Вера в кресле напротив, и солнечный лучик запутается у нее в волосах, и от ее присутствия самые будничные дела станут важными и исполнятся огромного смысла...
Сегодняшнюю программу дневных дел как раз составляли письма. Несколько посланий уже лежало на столе, когда разгоряченные прогулкой, раскрасневшиеся с мороза хозяева заняли предписанные ролью места и позволили начаться представлению.
– Нет, это просто напасть какая-то. Итак, скоро, моя дорогая баронесса, мы будем иметь честь быть представленными новой княгине Долгорукой! – Корф просто сиял от радости. И неясно было, что именно стало тому причиной, близкая ли женитьба старого друга или румянец, густо заливший щеки его жены (удивительно, но одним из главных развлечений последнего времени для Ивана стало вгонять в краску собственную супругу – полная самообладания на людях, она неудержимо краснела, стоило именовать ее полным титулом наедине; как будто давала волю смущению ее нынешним положением).
И тем не менее Долгорукий действительно женился. Больше того, и от этой ремарки друга Корфа еще больше разбирало какое-то совершенно неправильное веселье – Петр писал, что слугам в поместье не придется особо ломать привычки, ибо избранница его, княжна В. не только инициалами сходна с прежней хозяйкой (стало быть, и монограммы менять не придется – и удобно, и экономия средств), но даже характером чем-то одинакова с покойной Марьей Афанасьевной. Так что, Бог даст, и при новой княгине порядок будет ничуть не меньше чем при старой.
Еще бог весть сколько Корф мог наслаждаться рассуждениями о будущей женитьбе друга, если бы внимание его не привлек следующий пакет. Смутно знакомый мужской почерк с натужными завитушками, а в качестве адресата – "А это письмо для вас, моя дорогая баронесса". Это было крайне неожиданно – за пять месяцев пребывания "дорогая баронесса" получила всего две коротенькие записочки-поздравления от любезного дядюшки, самой пространной частью которой были витиеватые извинения "ах, я совершенно разучился писать молоденьким барышням". Похоже, Илья, не в состоянии окончательно определиться с новым статусом племянницы, всем формам общения предпочел роль стороннего наблюдателя. От сестры Вера не получила ни полстрочки.
Впрочем, и сарказм, и вертевшаяся на кончике языка колкость пропали даром – растерянный взгляд Веры свел на нет все возможные продолжения серии "не будете ли любезны познакомить меня со своим поклонником, любезная Вера Петровна". Тем более что таковым и на этот раз оказался старый друг и уже родственник Илья. Корф было приготовился отпустить ехидное замечание о незапланированной встрече друзей и потребовать дополнительных приборов к обеду, как игривое настроение в кабинете будто ветром смело. Вера, побледневшая до синевы, с каким-то отчаянием раз за разом пробегала глазами странички письма. Внезапно она остановилась и невидящим взглядом уставилась на что-то, доступное только ей:
– Мама умирает, – и застыла на месте, как оглушенная произнесенной вслух этой новостью. Помедлив с минуту, безжизненным тоном добавила, – я должна ехать. Сейчас.
Она заторопилась было собираться, но Корф, придя в себя, наконец, после неожиданного известия, потребовал от жены последовательно – успокоиться, подробных объяснений и четкого плана действий. Потому что без обеда, одну и на ночь глядя он ее не отпустит даже ради свидания с умирающей.

Спешка была напрасной. Илья так сильно затянул со своим посланием, что даже торопливый выезд ранним февральским утром уже на следующий день по получении известия привел юную баронессу лишь к похоронам, которые к тому же откладывали исключительно в ожидании старшей дочери покойной (благо, погода была морозная и думать приходилось скорее не о сохранности тела, а о том, не отложить ли вообще все погребальные мероприятия до начала весны).
В доме стояла странная атмосфера. Запах тяжелой смерти, лекарств, свежей и очень тщательной уборки был понятен. Но к нему примешивался явственный дух какой-то тайны, в которую посвящены все, но о которой никто не хочет говорить. Потому ли, что она столь неприглядна, или просто обсуждать тут нечего, тем не менее недоговоренность, разлитая в воздухе, оглушала и не позволяла думать ни о чем. Илья выглядел удрученным – клятвы и обещания обязательно уведомить Веру о состоянии матери оказались нарушены. Не сказать чтобы он не пытался сдержать данное слово, однако в данном случае все оправдания были напрасны. Но этого было мало, казалось, за его неловким обращением с племянницей стоит нечто большее, так что Корф поставил себе задачу – непременно выведать, что бы там ни было. И как только представится удобный случай.

Все попытки Веры как невзначай встретиться с сестрой оказались тщетны. Надежда не появилась ни на скромной трапезе "чтобы вы, мои дорогие, не умерли с голоду пока в этом доме приготовят ужин", ни на самом ужине. Хуже того, на следующее утро уже собравшихся в церковь домочадцев она через горничную предупредила, что ей очень нездоровится, и она просит прощения, но на отпевании быть не сможет. Корф было заикнулся про приличия, но сразу замолчал. Не время для споров.
Служба и похороны минули своим чередом, собрав мало народу. Почти никто не знал покойную лично, еще меньше решили отправиться в такую даль по морозу свидетельствовать свое уважение.
По возвращении домой Вера почти сразу прошла к сестре. Слишком многое, и крайне нехорошее, успела передумать она за время службы, чтобы сейчас давать волю каким-то сомнениям или обидам. Мужчины же, использовав внезапную свободу, предпочли запереться в кабинете, впервые за несколько месяцев оставшись сугубо в мужской компании – вино, табак и два изрядно соскучившихся друга.
Как ни удивительно, но новостей, которыми непременно заинтересовался бы Корф, оказалось изрядное количество. За короткое лето в поместье Ильи он так незаметно для себя познакомился с местным окружением, что пусть из третьиз рук, но теперь активно любопытствовал и как движутся дела с тяжбой у помещика Х. с его соседом Б., и не собирается ли вышедший в отставку поручик А жениться на уже порядочно ожидающей его девице Р., особенно с учетом что папенька ее за последний год ухитрился проиграть обещанные в приданое деревни даже не один, а целых три раза, и еще много-много самых разных сплетен, так удачно заполняющих время в уездных гостиных.
Неизвестно, сколько бы длилась приятная беседа, но внезапно дверь кабинета распахнулась. К удивлению мужчин, на пороге возникла Вера, и похоже только для того, чтобы тут же решительно утвердить:
– Надя едет с нами. Возможно, хоть так что-то выйдет.
Мужчины только озадаченно переглянулись, а Корф сумел выдавить что-то вроде "Да, дорогая", на что Вера согласно кивнула и вновь оставила мужчин наедине с их мужскими делами.
Однако особого разговора больше не клеилось. В воздухе осязаемо повис вопрос "что это было?", и друзья молчаливо пускали клубы дыма в надежде, что другой начнет тяжелый разговор. В конце концов Илья не выдержал:
– Я же не против, пусть Надя живет у нас. Мы с Елисаветой Андревной будем рады предоставить ей кров и все прочее...
Окончание фразы повисло в воздухе, будто произнесенное вслух незнакомое имя привело в дом, в эту комнату еще одного, совершенно чужого человека.
Впрочем, чужой эта дама оказалась только для барона. Илья, как выяснилось, уже несколько месяцев подолгу пропадал в уезде, где вел непрерывную осаду некого неприступного бастиона. И вот наконец гарнизон согласился капитулировать, дав формальное согласие. И хотя официальная дата пока не назначена, все основные гарантии по делу даны, так что Илья смеет давать ответы от них обоих. "Уж не знаю, что во мне ей так приглянулось" – ухмылялся Илья, – "но могу тебя уверить, это во всех отношениях достойная дама". Дама была вдовой гренадерского капитана, с несомненными достоинствами в виде солидного капитальца и душевного нрава, и небольшим недостатком, перешедшим, похоже, по наследству от покойного мужа. На вопросительный взгляд друга Илья лишь протянул "видишь ли, когда в семье два гренадера... ну да мне оно только на руку, что особых реверансов не потребуется". Муж ее сгинул в сражениях где-то под Смоленском еще в июле 1812, и уже более года она вынуждена тратить совершенно нелишние в жизни средства на то, чтобы достойно принимать полдюжины кавалеров. Илья с крайним негодованием сокрушался о напрасных тратах дамы сердца, и настроение в комнате быстро улучшилось. Конечно, достойная Елисавета Андревна составит наилучшую партию его друга, Иван в этом ничуточки не сомневается. А Наде, несмотря на все заверения дяди, будет куда лучше с сестрой – уж в чем-в чем, а в суждениях подобного рода он жене доверяет.

– ...и, представляешь, этот здоровый лоб (прости, дорогая, я знаю что он твой любимый дядюшка, но это никак не противоречит), так вот этот твой дядюшка не знал, как мне обо всем этом рассказать. Ну не... можно подумать, он у меня ее руки просит. Может, не отдавать, как ты полагаешь?
Барон уже битых полчаса пытался развеять тяжелую атмосферу. Собственно, особо ничего не происходило, но непонятное настроение жены действовало угнетающе. Еще когда Вера только возникла в дверях кабинета и так удачно подвигла Илью на признание, у Корфа ощутимо засосало под ложечкой. Было ли то предчувствие грядущих перемен в, казалось, только устоявшейся жизни, или ему просто не понравилась такая, другая Вера, в любом случае нужно было попытаться все разъяснить. И все возможное по этому поводу Корф уже испробовал. Он рассказал о будущей помещице Луговской ("Илья божится, что в куче уездного мусора отыскал истинное сокровище"), передал, а частью досочинил, все уездные сплетни, даже попытался выстроить будущую жизнь с учетом изменившихся обстоятельств. Но добился немногого: Вера лишь коротко упомянула о тяжелой смерти матери и что она безмерно виновата перед сестрой что оставила ее наедине "со всем этим". Было это из-за того, что Надежде пришлось безотлучно дежурить у одра умирающей, или тому явилась еще какая причина, барону так и осталось неясным. Вера лишь пообещала, что Надя никоим образом не стеснит их в доме, а ей самой все не будет так одиноко – ведь не может же она держать мужа все время привязанным к поместью и к себе?
Глухая недоговоренность висела в воздухе. Корф знал, что разговор не окончен, что к теме еще придется вернуться, и не раз, но сейчас он хотел только одного – любым способом убрать напряженность между собой и Верой. Не то чтобы ему хотелось выслушивать подробности, скорее наоборот, он предпочел бы не вмешиваться в дела сестер. Но их тайна легла тяжелым грузом между мужем и женой, а подобного непорядка он уже терпеть не хотел.
Вот только никак не получалось найти правильных слов.
А меж тем время позднее, пора укладываться спать, и вся эта суета, эти женские приготовления такие умиротворяющие... Лежа на кровати, Корф расслабленно следил за женой из-под полуопущенных век и никак не мог найти предлога для серьезного разговора. Ему даже показалось, что такой мучительной теме предпочтительнее отдавать серьезные утренние часы, а ночь оставить для семейного счастья. И пусть они не дома, где он мог бы заявить свои права на супружеское ложе, да и время сейчас не подходящее, однако ничто не может помешать ему вот так просто лежать рядом, всем существом впитывая ее тепло и спокойную нежность, тишину ночи...
Только к чему эти всхлипы?
Надвинувшийся было сон как рукой сняло. Приподнявшись на локте, Иван чутко вслушивался в темноту. Единственное объяснение никак не укладывалось в голове – за больше полугода со времени знакомства он ни разу не видел, чтобы Вера не то что плакала, а вовсе открыто выказывала чувства. Нет, от мысли об абсолютной бесчувственности жены он был далек, и даже очень, но разбалованный ее вечным железным самообладанием, сейчас он был не в силах и не хотел верить, что ему предстоит быть утешителем. Он даже не умеет этого делать!
– Не плачь, не надо, – рука сама нашла в темноте ее плечо, – ну успокойся, мы обязательно все вместе отсюда уедем, и все будет хорошо. Я обещаю.
Он притянул Веру к себе и стал мерно укачивать ее как ребенка. Что-то приговаривал, обещал, уверял, заполняя тишину обрывками успокоительных фраз. И только тихо молился про себя, чтобы это средство оказалось верным. Другого у него не было.

 Отправлено: 29.06.09 22:49. Заголовок: XIII Дорога к дому ..

XIII

Дорога к дому оказалась куда труднее.
Нет, девушки вели себя хорошо, не поминая прежние размолвки и не доставив Корфу ни малейших проблем. Время от времени он оглядывал вверившихся его дорожному опыту девиц и воображал себя добрым дядюшкой, на попечении которого внезапно появились две взрослые племянницы. Прекрасно знакомый с их повадками, а также наслушавшийся несметного количества бесспорно ценных указаний от заботливой маменьки, роль которой взял на себя дядюшка настоящий. Крайне смущаясь и даже покраснев до цвета вареного рака, Илья буквально засыпал Корфа уймой крайне полезных советов, указаний и предупреждений; разве что до совета держать ноги в тепле дело в итоге не дошло. Тем не менее он не очень представлял себе, как именно пройдет их долгий путь и с колотящимся сердцем положился на волю Провидения.
Вот только одно не давало ему покоя: укрытые большой меховой полостью (одной на двоих, но очень большой и чрезвычайно теплой – возница уверял, будто она спасла ему жизнь, когда прошлой зимой сани утянуло под лед и, промокший, он несколько часов добирался до дома, согреваясь собственным теплом и "вот этой самой шкуркой, а мороз тогда почище стоял!"), зарывшиеся в лохматый мех до самых носиков, девушки, вместо того чтобы придвинуться поближе и дарить тепло друг другу, казалось, старались держаться на максимальном расстоянии, какое позволяли обстоятельства и ширина саней. Вера, похоже, дремала, или же настолько глубоко ушла в себя, что даже самые сильные ухабы на крайне неровной дороге не побуждали ее интереса к внешнему миру. Надя же изредка бросала осторожные взгляды то на сестру, то на барона, но стоило Ивану случайно встретиться с ней взглядом, торопливо отводила глаза. Больше всего походило, будто она изучает расстановку сил в предложенной ее вниманию партии, прикидывает положение игроков и примеряется, какой может быть следующий ход.
Дома, впрочем, все прошло куда проще, чем барон себе представил. Ему хлопотать не пришлось, а Катерина Николаевна, будто поняв грядущие перемены, оказалась готова не только достойно принять хозяев, но разместить сестру баронессы в доме со всеми удобствами и даже капризами – пусть не сразу, но по прошествии очень короткого времени.
Хотя совсем беспроблемным новое положение дел казалось лишь на первый взгляд. Нет, он, конечно ожидал что могут возникнуть сложности при поселении в доме лишнего человека. Доме, который совсем недавно был запущенной холостяцкой берлогой, где большая часть мебели стоит под чехлами, а полы и окна моются два раза в год по большим праздниками и под сильным нажимом, и только-только начал превращаться в обустроенное семейное жилище с четким порядком жизни не исключительно для скотного двора и служб. Разве что надеждина тихая, но непреклонная просьба – больше похожая на требование – комнаты на первом этаже, и чтобы она могла спокойно выходить на улицу, не побеспокоив никого, озадачивала. Еще больше ставило с тупик, что просьба эта возникла не от самой девушки, а спустя пару дней по приезде через Веру и Катерину Николаевну, и была сопряжена с довольно радикальным переустройством и организацией спальни в неотапливаемом и почти необитаемом сейчас крыле. Впрочем, задачка решилась скоро, благо одна из гостевых комнат располагалась в правильном месте. В ней нужно было всего лишь "немного прибраться" (удивительный вывод о помещении, последнее применение которому Корф помнил еще из своего детства: в сваленной там мебели было крайне удобно прятаться от гувернера с его географией и наставлениями). Впрочем, "приборка" не обеспокоила его лично и не породила никаких особых денежных затрат, а на ворчание горничных по поводу "барских капризов" можно было не обращать внимание.
К сожалению, перемещения в пространстве повлекли за собой и другие перемены. Пока длились хлопоты с подготовкой и переездом Надежды в новое жилище, это не так ощущалось. Барышня исправно выходила ко всем трапезам, прочее время предпочитая уединению во временном своем жилище и крайне редким одиноким прогулкам. А то что почти не ест и еще меньше разговаривает – ну так он слишком мало знает ее (сумасшедшая неделя летом не в счет), чтобы начинать беспокоиться.
Однако как только девушка перебралась в обустроенное по ее прихоти жилище, ситуация резко переменилась. Как ребенок сбегает в свой мир, получив наконец позволение оставить взрослых их делам, так Надежда спряталась в своем новом убежище. На все приглашения к столу следовал вежливый, но твердый отказ. Есть отныне она предпочитала у себя, а расположение комнаты вдали от основных жилых помещений делало невозможным как бы случайное столкновение в коридоре. И все бы ничего, вот только Вера, уяснив в пару дней новое состояние дел, обеспокоилась куда сильнее прежнего. Долгие разговоры, уговоры, даже визит уездного доктора, на котором она настояла, опасаясь за здоровье сестры – ничего не помогало. Единственное, что мог посоветовать эскулап (за исключением универсальных от всех болезней кровопускания или поездки на воды) были долгие прогулки на свежем воздухе и беседа. Причем, даже не зная сути дела, в которую ни одна, ни другая сестра предпочли его не посвящать, доктор настоятельно советовал никоим образом не касаться недавних событий – только развлечение мысли и никаких сильных переживаний.
Несложные по сути своей предписания эти выполнить оказалось куда сложнее. Хорошая погода, доставшаяся началу февраля еще от новогодних торжеств, иссякла внезапно, и тут же зарядили метели, лишь изредка прерываемые периодами затишья. Но даже в отсутствие ледяного ветра высунуть на улицу нос было весьма проблематично, настолько суровые стали холода. Что до развлечения беседой, то, несмотря на прочное перемирие, отношения между сестрами оставались много дальше от прежних доверительных, будто новый статус обеих препятствовал, расставив их по разным полочкам социальной и жизненной лестницы. Общие темы, доставшиеся с девичьих времен, иссякли крайне быстро, а единственная совместная тайна настоящего была слишком болезненна, чтобы теперь ее касаться. Так что рекомендованные к усердному проведению терапевтические часы заполнены были рукоделием, по-правде не очень-то милым обеим, и напряженным молчанием в попытке придумать тему разговора. И тем не менее каждый день в один тот же час девушки покидали личные комнаты, встречались в гостиной и старательно, шаг за шагом , проходили уже заученные па предписанной доктором светской терапии. Была ли в том какая-нибудь польза? Неясно, хотя порой сама мысль о хорошем может воплотиться и дать реальные плоды.

Странное это состояние тянулось несколько недель, так что барон Корф уже начал терять свойственное его натуре ангельское долготерпение, и даже по временам раздражался, не в силах определить свой нынешний статус в доме. Придуманной легенды про доброго дядюшку хватало на дневные часы, занятые какими-никакими, но делами. Ночи же, до той поры наполненные чинным общением с супругой, оказались теперь пусты – Вера настолько выматывалась, пытаясь хоть как-то разрешить сложности с сестрой, что сил на собственную семью у нее просто не оставалось. Нет, отказывать ему она не смела, но каждый раз будучи телом здесь, в мыслях своих уносилась так далеко, будто и вовсе выходила за пределы и этого дома, и даже этого мира.
Вязкое безвременье это закончилось внезапно. Барон уже несколько часов ворочался в собственной постели, не в силах даже на несколько минут забыться сном. Подушка казалась слишком горячей, перина будто набита лежалой позапрошлогодней соломой, одеяло не давало свободно вздохнуть, а в голове постепенно зрела мысль встать и что-нибудь сделать. Сейчас и крайне решительно, так что спустя пару минут Корф, закутанный в халат, в мягких домашних туфлях на босу ногу, взъерошенный и сердитый, уже открывал дверь собственной библиотеки. Читать, писать, даже просто посидеть с бокалом хорошего бренди и трубкой – что угодно было сейчас предпочтительней, чем отлавливать за хвост ускользающий в душной тьме сон.
В библиотеке горел свет. И еще там была женщина. В домашнем платье, с вольно распущенными рыжими волосами, она уютно устроилась в его кресле, примостила на подлокотнике какую-то книжку и, казалось, не замечала ничего вокруг. Иван растерянно застыл на пороге, не в силах выбрать остаться или незаметно исчезнуть, не потревожив ночную гостью. За все время пребывания Нади в его доме он не оставался с ней наедине ни единой минуты, и теперь совершенно не представлял, что с ней делать. Возвращаться же к себе казалось пыткой, лишь усиливавшейся от сознания, какой ночной жизни он стал свидетелем. Неизвестно как долго бы тянулось это нерешительное топтание, если бы, потревоженная сквозняком, девушка не подняла голову. В полутьме было непонятно, растеряна она, напугана или просто с любопытством разглядывает полночного визитера, но скрывать свое присутствие дальше стало решительно невозможно. И барон наконец вступил внутрь, зачем-то мелко кланяясь и с трудом формулируя пространные извинения без начала, конца и определенного содержания:
– …не хотел вас потревожить не спалось… хотел вот что-нибудь почитать, вижу – свет… сейчас уйду, только книжку… извините что нарушил… Ой! – к счастью, реакция у него оказалась лучше, чем наблюдательность, так что резной стул, прочно вцепившийся в длинную полу халата, был пойман буквально в паре сантиметров от пола. – А кто его сюда поставил?
Корф растерянно хлопал глазами, разглядывая и явно не узнавая коварный предмет обстановки.
– И зачем, вот в чем вопрос?
– Но он всегда там стоял! – девушка наконец подала признаки жизни, и не перепуганным криком.
– Нет, я точно помню, его здесь раньше не было. А сейчас как из-под земли вырос. Под ноги бросился, шумит. Я вас не напугал? Извините…
– Нет-нет, что вы! Наверное, это я должна просить прощения. Но мне было так грустно, а у вас такая хорошая библиотека. Я думала взять что-нибудь к себе, но никак не могла решиться на что-то определенное, и вот… – несмотря на то, что лицо ее оставалось затененным, теперь Корф мог с уверенностью сказать – она улыбается. Пусть напряженно и смущенно, но совершенно точно не собирается кричать и плакать. Значит, можно не утешать, а продолжать светскую беседу.

Разговор протянулся глубоко за полночь. Корф очень хорошо помнил указания доктора не тревожить и не волновать девушку расспросами, поэтому сейчас он решил сосредоточиться на введении ее в курс здешних дел. К его удивлению, она успела неплохо освоиться в доме, познакомиться лично почти со всеми обитателями особняка и, хотя согласно кивала его разглагольствованиям, казалось, имела по многим вопросам свою собственную точку зрения. Вообще оказалось, что Корф представлял себе ее нынешнее положение несколько однобоко. Это не было совершенно оторванное от жизни существование, скорее естественное одиночество девушка наполняла приятными ее настроению делами и людьми, совершенно искренне стараясь встроиться в жизнь дома и не беспокоить понапрасну его обитателей. Сказать, что подобное отшельничество было для нее уж очень желанным, нельзя, однако и тяготиться им она не собиралась. Больше того, как оказалось отшельничество это было весьма условным, ибо едва не половину своего свободного времени (впрочем, за исключением пары-тройки часов на занятия с сестрой, оно все было свободным) Надя проводила не где-нибудь, а на кухне. Суровой Катерины Николаевны девушка как могла избегала, зато хранительница очага Варвара стала ей почти подружкой, насколько возможна дружба между девушками столь различного положения.
Время пролетело незаметно, и только в очередной раз поймав Надежду на отчаянной попытке подавить зевоту, с улыбкой предложил все-таки не дожидаться рассвета. Все равно он летом красивее, да и происходит неизмеримо раньше. А договорить они еще успеют, благо, тем осталось еще немало.
Раходились совершенно по-заговорщицки: Надежда выскользнула первой, и Иван долго прислушивался к звукам в коридоре, неспешно раздумывая о сегодняшнем происшествии. Сказать, что он был удивлен, было мало. Только сейчас, оставшись наедине со своими мыслями, он окончательно понял, насколько ошибался, предоставив делам в доме течь без всякого контроля. Положившись на краткие доклады доктора и крайне скупую информацию Веры, он был уверен, что с ее сестрой все очень и очень плохо. Настолько, что не сегодня-завтра придется готовиться к новым похоронам, потому что тоска сведет девочку в могилу. Сейчас же он ясно видел, что девочка если не в полном порядке, то во всяком случае куда лучшем состоянии, чем представлялось ему, а, возможно, и доктору. Про Веру такой уверенности не было, но в отношения сестер он предпочитал не лезть с самого начала.
Уже добравшись до своей комнаты и погрузившись, наконец, в мягкое тепло постели, он окончательно определил для себя, что о сегодняшнем происшествии не расскажет ни единой душе, а завтра ночью снова пойдет в библиотеку.

 Отправлено: 07.07.09 22:13. Заголовок: XIV Они не назначал..

XIV

Они не назначали друг другу свиданий, но случайные ночные встречи прочно вошли в обиход за какую-нибудь неделю. Оба дожидались когда совсем затихнут все звуки засыпающего дома, и затем поодиночке проходили в библиотеку. Как правило к этому времени там уже были и что-нибудь съестное, и бутылка хорошего вина, и обязательно запас новых свечей – после того случая, когда Корф проявил благородство и, пожертвовав последний свечной огарок Надежде, был вынужден пробираться к себе наощупь, разбил коленку и почти – напольную вазу, он предпочитал не рисковать.
Нельзя сказать, что таиться было столь уж обязательно – в конце концов, ничего предосудительного они не делали. Правда, объяснять это непосвященным было бы трудновато, но о таких проблемах ни Надя, ни Иван предпочитали не задумываться. Тем не менее в дневных приготовлениях, а после ритуале сбора в условленном месте было что-то неуловимо обаятельное, ребяческое и вместе с тем романтическое. Корф вспоминал себя мальчишкой, когда втайне от родителей и, что было куда сложнее, гувернера, прятался здесь же по ночам, чтобы при свете полной луны разглядывать папенькины альбомы с гравюрами или читать запретные для ребенка книжки. Свечи он зажигать не решался, и до сих пор самым горьким разочарованием его жизни были те ночи, когда в полнолуние все небо оказывалось затянуто плотным ковром из туч. Это означало, что и без того редкие часы свидания с книжкой для себя откладываются еще минимум на месяц. И пусть сейчас никакого гувернера не было, и барон ощущал себя полновластным хозяином в доме, романтизм ночных встреч втайне от всех оставался, и лишать себя его Корф намерен не был.
Судьба, как оказалось, имела на этот счет другое мнение.

Долгое холостяцкое существование наложило на характер барона свой отпечаток: будучи, как он о себе полагал, человеком крайне чувствительным к любому проявлению эмоций, Корф за прошедшие в одиночестве годы начисто растерял умение проживать их безболезненно. Общество людей радостных, спокойных или иным способом положительно заряженных он переносил свободно, порой даже с удовольствием. Но стоило возникнуть хоть малейшей напряженности – барон мгновенно ощущал это и, во что бы то ни стало, стремился свести ущерб лично для себя к минимуму. Самым неприятным открытием для него стало что слезы, столь привычный (по рассказам) атрибут женских переживаний, приводит его в состояние крайнего смущения и раздражения. Будучи не в силах справиться с ними в краткое время, он предпочитал полностью устраняться, предоставляя женщине "привести нервы в порядок" самостоятельно. Прием этот до сих пор срабатывал неизменно, так что, оставив жену ее эмоциям, барон был совершенно уверен, что в какие-нибудь пару недель сможет вернуться к желанному положению супруга без особых усилий. Тем более что главный предмет вериных переживаний, сестра, находился под его неусыпным вниманием и семимильными шагами приближался к естественному жизнерадостному состоянию.
Однако принцип этот, возможно хороший в любом другом случае, сейчас работал с точностью до наоборот. Вера, оставленная вариться в котле собственных переживаний, все больше отдалялась от реального мира. Сестры будто поменялись местами, вот только внешне это почти никак не проявлялось. Разве что и без того не очень общительная, женщина предпочла окончательно замкнуться в четырех стенах своей комнаты, выходя лишь в случае действительной необходимости, хотя и делая это с неукоснительностью хорошо отлаженного механизма. Что происходит за дверью ее спальни, похоже, никого не волновало. Впрочем, пару раз барон отмечал за обедом, что жена его имеет крайне бледный цвет лица, и что не мешало бы ей возобновить прогулки на свежем воздухе дабы не быть спутанной в темноте какого-нибудь коридора с фамильным привидением, ха-ха. Получив неопределенный отзыв о "небольшой бессоннице, вам абсолютно не о чем беспокоиться", Корф предпочел расценить его как согласие на будущее, и больше вопроса не поднимал.
Между тем, уклончивая "небольшая бессонница" в реальности была ничем иным как постоянным кошмаром, терзавшим баронессу с самого момента возвращения. Поначалу лишь изредка, но с течением времени все чаще, стоило лишь смежить веки, как перед женщиной возникал образ ее матери. К счастью, во время похорон ей было не до того чтобы рассматривать тело в гробу, так что в последних воспоминанияю Софья представала перед Верой пусть измученная, с измененным болезнью лицом, но живая. Именно такая, какой запомнилась летом, мать приходила теперь к дочери. Только в отличие от той беспокойной, с истерзанными нервами, теперь крайне уравновешенная и тихая, она подходила к Вере, садилась против нее и молчала. В молчании этом не было обвинения или укора, чего могла бы ожидать женщина и к чему была внутренне готова; лишь спокойное выжидание. Чего или кого неясно, и от этого становилось только тревожнее. С каждым днем Вера все больше чувствовала, что незримая связь ее с матерью крепнет, становясь подобием пуповины, давным давно соединявшей их. Но если раньше сила матери питала растущее дитя, теперь энергия переходила обратно, все более заметно опустошая и без того невеликий запас сил. И тот день, когда он иссякнет, Вера была убеждена, станет для нее последним. Она попыталась было перестать спать по ночам, но измученный организм все чаще предавал женщину. За каждую вырванную у сна ночь приходилось расплачиваться жестокими мигренями и странным оцепенением, нападавшим, стоило на минуту утратить контроль и расслабиться.
Нельзя сказать, чтобы совсем никто не видел происходящих перемен. Однако что могут сделать переживания слуг, когда хозяева ничего не замечают? Тем не менее Катерина Николаевна, едва ощутив неладное, взяла себе за привычку ежевечерне заходить к Вере. Приносила вкусненькое, иногда развлекала беседой, но чаще просто настолько затягивала работы по дому, чтобы дождаться, когда свет в спальне баронессы будет погашен. Она знала, насколько ненадежна эта предосторожность, и что Вера скорее предпочтет остаться в кромешной тьме, чем попросит посидеть с ней, но сделать большего не могла.
Именно тогда случай привел ее к двери библиотеки. Как экономка, она прекрасно знала привычки обитателей дома, в том числе обычай хозяина допоздна засиживаться за книгой. Нельзя сказать, чтобы она одобряла подобное поведение, особенно по отношению к молодой жене, но поскольку ее мнения никто не спрашивал, предпочитала держать его при себе. Тем не менее, в своих бдениях по дому уже несколько раз Катерина Николаевна замечала, что пока баронесса в своей комнате хандрит, барон так и норовит целые ночи проводить отдельно. Тревога заставляла вечерние хлопоты переносить поближе к баронессе, однако любопытство нет-нет да и приводило женщину поближе к барону. И надо так случиться, именно в один из таких дежурных проходов за дверью послышался смех. Женский, и совершенно точно не Веры: в том, что баронесса находится у себя, да к тому же заперлась на ключ, экономка была твердо уверена. Смех почти сразу стих, однако любопытство уже возбудилось, так что, отбросив приличия, она приникла к замочной скважине. Видно ничего не было, но тихий разговор доносился вполне отчетливо. Беседу вели определенно двое, мужчина и женщина. Несомненно, мужской голос принадлежит барону, а вот женский распознать не удавалось. Первая мысль, что это кто-нибудь из слуг принес что-то потребное барину, и, пользуясь его хорошим настроением, решился что-то для себя выпросить, отпала почти сразу. Голос не был сходен ни с одним из домашних, и домашние эти были наперечет, ну а особого трудового рвения ни за одной из горничных отродясь не водилось. Да и разговор по тону казался больше господским. Так что единственной женщиной, подошедшей на роль ночной гостьи барона, оказывалась свояченица.
Как только рассуждения экономки уперлись в такую разгадку, жаркая волна возмущения буквально захлестнула все ее существо. Ноги ее подкосились и она почти рухнула на стоявший рядом стул. У нее не было представления ни о чем идет беседа, ни вообще каковы отношения между этими людьми, но сам факт, что баронесса заперлась в своей комнате и ей плохо, а этот человек тут веселится с другой женщиной!.. К счастью, нрав у Катерины Николаевны был невспыльчивый, так что за первым возмущением пришло понимание своей беспомощности что-либо поделать. Можно сколько угодно переживать, но высказать хозяину, насколько неправильно его поведение по отношению к жене ты не можешь. А раз так, придется искать иной выход гневу.
Решив так, женщина медленно поднялась и, стараясь особо не таиться, разве что намеренно не шумя, двинулась в направлении своей комнаты. Легкий сквозняк дал понять, что ее появление не прошло незамеченным, однако сил, да и желания, вернуться уже не было. Решение проблемы будет дожидаться завтрашнего дня.

Присутствие постороннего за дверью действительно оказалось приметным, однако, выглянув в коридор, барон никого не обнаружил, так что растерянно вернулся на в свое место. Но разговор больше не клеился, легкую атмосферу как рукой сняло, и, несмотря на очень раннее по обычным меркам время, полуночники предпочли разойтись.

Утро застало Корфа встревоженным. Не то чтобы ночное происшествие не дало ему спать спокойно, но червячок сомнения заставил проснуться куда раньше обычного. Нет, ничего предосудительного в ночных беседах он по-прежнему не усматривал, но и поручиться за чужой ход мысли не мог. Тем более припомнить замечательную поговорку про чужой роток, пристойную управу на который не удавалось найти ни в древности, ни теперь. Нет, становиться посмешищем, приказывая забыть (знать бы, кому?) то, что он себе вообразил (знать бы, что?) – это куда забавнее упражнений древних греков в вычеркивании из истории памятных имен. Но разъяснить обстановку не мешает.
Продумав это до конца, барон двинулся к средоточию жизни собственного дома, на кухню. Изменений, однако, даже в этом бурном котле заметно не было: Варвара стряпала нечто одуряюще вкусно пахнущее, Глашка чесала языком, описывая свои приключения, да кто-то из дворовых мрачно починял какую-то утварь, всем своим видом не одобряя столь варварского с ней обращения. Ни управляющего, ни экономки видно не было, а спрашивать Корф не стал. В конце концов, если главный очаг сплетен не бурлит, значит, ничего стоящего в него не попало. Следовательно, пока можно продолжать жить как обычно, не теряя, впрочем, бдительности.

 Отправлено: 01.08.09 21:39. Заголовок: Продолжение! Глазам ..

Продолжение!
Глазам своим не верю!

 Отправлено: 17.08.09 19:43. Заголовок: Царапка пишет: Прод..

Царапка пишет:

цитата:

Продолжение! Глазам своим не верю!

А придется
И есть у меня подозрение, что история продвинется еще немного (раз уж муза-шатун временно вышла из своего летаргического состояния ).

 Отправлено: 17.08.09 19:45. Заголовок: * * * Неделя склады..

* * *

Неделя складывалась все хуже. Все разладилось почти сразу с того злополучного вечера: Надежда перестала появляться в условленном месте, а Вера и вовсе заперлась у себя в комнате. Катерина Николаевна, будучи спрошенной напрямую, сказала, что барыне нездоровится, и как ей кажется уже очень давно, вот только совсем никто не желает этого замечать. Слова показались довольно резкими, но простодушный вид женщины и искреннее переживание в голосе смягчили их, так что Корф решил внимания на проявленное неуважение не обращать. Сама же экономка, едва завидев хозяина, теперь так и норовила побыстрее покинуть помещение – нет, не демонстративно, но все же избегая находиться с ним рядом. Корф даже начал чувствовать себя дома как во вражеском лагере, где кругом неприятель, все всё от него скрывают, и во что бы то ни стало нужно добыть важные сведения.
Вот и теперь он понял, что очень удачно решил пройтись по служебным помещениям. Впрочем, прошло уже несколько дней как он взял себе за правило – один или пару раз на дню бывать тут с инспекцией (не сказать, чтобы Корф был охотником добывать сведения подобным способом, однако на войне как на войне, и если в его доме кто-то от него что-то смеет скрывать, он пойдет на любую военную хитрость, чтобы разведать замыслы неприятеля). Только как правило единственной добычей этих набегов становились очередные глашкины разглагольствования о ее ненаглядном, имя которого так и не было названо ни разу (Корфу настолько успела прискучить эта история, что из чисто спортивного интереса стало нужным разведать, кто же так захватил все мысли девицы, которая до того одаривала своим вниманием лишь его – безуспешно – да управляющего – с непонятным пока результатом).
Теперь, он почувствовал, с моментом ему повезло: Глашки в кухне уж точно быть не должно. Он самолично видел, как девка, принарядившись, проскользнула по двору, зачем-то громогласно оповестив всех домашних о своем трудовом рвении в коровнике, к которому она по кругу своих обязанностей и вовсе касательства не имела. Там ли было назначено свидание, нет ли, но в одном можно было быть уверенным – в ее отсутствие разговоры в кухне пойдут совсем другие.
– ...как он может? – из-за двери слышались отчетливые рыдания, кто точно, Корф определить не смог, разве что – о, счастье! – это не была Глашка!
– А что ты хочешь, девонька? – это уже Катерина Николаевна, ее голос ни с кем не спутаешь. – Бросила его одного, оставила наедине с этой щукой зубастой, прости-господи.
– Но Кать, он же не такой. В любви признавался, замуж позвал. На коленях стоял!
– Так-таки и на коленях?
– Вот те крест!
– Пф-ф! Ну что с того? Сегодня признается, а завтра появляется такая вертихвостка, пару раз глазки состроит, подолом тряхнет... А чего еще мужику надобно?
– Ну не может быть такого! Он же не такой...
– Такой, такой. Своими глазами их вместе видела. Мужики, они все такие, за ними глаз да глаз нужен. Взять хоть моего Платона...
Экскурсы в семейную жизнь экономки были барону глубоко неинтересны, но вот собеседница ее заинтриговала. Он готов уже выйти из убежища и рассекретиться, но внезапная догадка едва не сшибла его с ног. Там, с Катериной, его Вера! Все сходится: и про любовь, и замуж, и даже стояние на коленях (в этот момент он почувствовал, что уши у него краснеют: тогдашний мгновенный порыв сейчас выглядел глупым и напыщенным, и вдвойне от того, что обсуждался вот так запросто, на кухне, с прислугой).
Волна возмущения затопила все его существо – уже несколько дней жена не появляется нигде, сказывается больной настолько, будто не в состоянии вовсе выходить к столу. Его избегает (про то, что он и сам не сильно рвался навестить супругу, он предпочел не вспоминать). А тут так внезапно выздороветь, чтобы прийти и исповедоваться экономке! От ярости он чуть было не сорвался разоблачать обманщицу, но, к счастью, пока выбирал наилучшее, наиболее разгромное вступление, разговор протянулся дальше и, сквозь женские рыдания и красную пелену на глазах до Корфа постепенно дошло, что голос-то не принадлежит его жене! Имя "Васенька" вернуло его к действительности окончательно – в ближайшем окружении нет никого с таким именем. Стало быть, расстроить Веру и навредить ему он не мог, тем более что это не Вера. И остается решить всего одну загадку – кто же такой этот Васенька?
– Глашка, змея, вот думаешь куда она сейчас вся такая сбежала? Перед коровами хвастаться? Или Порфирича очаровывать? – на этом месте Корф едва не засмеялся, представив вместе Глашку и знатного быка Порфирича, с которым не все пастухи рисковали связываться из-за его скверного и вспыльчивого норова.
– Она же все это время знала, что он мой. Как она могла?
– Да вот так и могла. Любовь, девонька, она когда придет, ни о ком кроме себя думать не будешь.
– Но неужели ей не совестно? Мы же подруги!
– И подруги такие бывают. Да что подруги – от родной сестры порой худшую подлянку ждать можно. Если женщине кто приглянулся, родной сестры не пожалеет, мужа уведет. Даром что в одном доме проживает.
– Это ты про что сейчас, Катя?
– Да я... Ни про что!
Барон почувствовал, что краска вновь заливает его щеки. Неужели все-таки пошли сплетни?
– Нет уж, начала – рассказывай до конца.
– Да не знаешь ты ее. На старом еще месте дело было, родственница одна мужа сестры отбить пыталась. Жена у него нездоровьем маялась, по женской части. А мужик-то здоровый был, и до баб охочий. Как на жену свою польстился, неведомо: тонкая, бледная, разве что глазищи в пол-лица. Но рукодельница была! Нигде такого шитья не видывала. Ну да ему что с того рукоделия? Ему другое подавай.
Катерина на минуту замолкла, но раздухарившаяся от ее рассказа Варя нетерпеливо подначила:
– А дальше-то что? – ощущение, что кому-то может быть еще хуже, раздуло залитую было слезами волю к жизни.
– Да ничего. Пока венчаная супруга в доме отлеживалась да знахарку слушала, сестрица его дите от свояка заимела.
– Ну, ну, а дальше.
– Дальше девка, там и вовсе страсти господни вышли. Он про то узнал, умом тронулся. Говорит, родишь, мы ребеночка в семью возьмем, как своего воспитывать будем. Что там точно дальше было, не ведаю – мы с Платоном оттуда потом уехали. Да только с год назад прослышала я, что жену свою он давно схоронил, да почти сразу как овдовел со свояченицей этой жить начал.
– То есть как – жить?
– Да вот так, прямо как муж с женой. Батюшка местный там строгий больно, так им сразу и сказал – венчать я вас не буду, и не проси. Грех это большой. А они ничего, будто так оно и надобно.
Дальше Корфу было уже неинтересно. Мелкие супружеские подробности жизни неведомого крестьянина трогали его мало, а история, такая неуловимо знакомая вначале, к финалу стала далекой и окончательно нелюбопытной так что он почел за лучшее незаметно ретироваться, пока его не застали за не пристойным барину занятием.

Минуло несколько часов, пришло время обеда и, придя в столовую, Корф был приятно удивлен, застав там Надежду. Девушка была тиха и задумчива, но она была, и это настраивало барона на игривый лад. Стало казаться, что разладившиеся за последнюю неделю дела начинают налаживаться. И даже то, что девушка разговаривает с ним неохотно и почти односложно, не поколебало его уверенности.
В финале обеда в столовую вошла Катерина Николаевна, с простым делом, что-то узнать по ведению хозяйства, и Корф удивился, когда Надя, перешедшая было к финалу трапезы с коротких поддакиваний на вполне осмысленные высказывания, внезапно стушевалась и замолчала совсем. Стоило экономке скрыться за дверью, как он подсел поближе к девушке и приступил к расспросам: ему не понятно, почему прекратились их такие интересные встречи, он скучает по ним, по разговорам, даже спать стал хуже. Вообще почти не спит!
На этом месте возбужденного монолога по полу потянуло сквозняком и дверь столовой, до той поры казавшаяся плотно закрытой, медленно отворилась, и тут же резко, порывом захлопнулась. Замок встал на место звуком пистолетного выстрела. Иван и Надежда переглянулись, он было попытался что-то вымолвить, но она закрыла ему рот ладонью. Будто обжегшись, смутившись этого смелого жеста, девушка тут же отдернула руку и прижала палец к губам, призывая барона к молчанию.
– У стен есть уши. Я это знаю точно, вы это знаете. Не надо лишних слов, и не надо невыполнимых просьб.
– Но почему!
– Смею вам напомнить, Иван Иванович, что моя сестра – она и ваша жена тоже! – слова прозвучали резко, как и пистолетный выстрел двери.
Иван глотал воздух, оглушенный такими обвинениями, не в силах сразу придумать достойный ответ.
– Но позвольте ты же... вы же сами, – от попытки оправдаться стало еще противнее.
– К сожалению, я на мгновение, на минуту забыла про это. Не подумала, что занимая ваше время для себя, отнимаю его у кого-то другого. Мне за это еще предстоит расплатиться. Однако я не хочу, чтобы расплачивались еще и вы с Верой.
Корф почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, застучала в висках. Совершенно некстати на память пришел давешний разговор, невольно подслушанный под кухонной дверью, и странно знакомая история про двух сестер. Надя между тем продолжала что-то говорить, обвиняя себя в невнимании к окружающим, но слушал он вполуха, почти полностью погрузившись в мысли о несправедливости бытия. Выдернула его оттуда странная фраза про доброго человека, который смог указать на ошибочность ее поведения по отношению к сестре.
– И кто же этот добрый самаритянин? – взвился Корф, постаравшись вложить в эти слова весь яд, который накопился у него за последнее время. – Кто смеет указывать господам в их доме, что им можно делать, а что нельзя?
В расспросах особой нужды, впрочем, и не было. Картинка сложилась очень четкая и совершенно самостоятельно: подобные права могла взять себе только почувствовавшая себя безнаказанной из-за близости к хозяйке экономка. И вправду Катерина Николаевна казалась в последнюю неделю какой-то странной, возникала то тут, то там, не ко времени и не к месту. Да еще эта история...
– Впрочем, можете не говорить, я сам знаю, – Корф даже не обратил внимания, что отвечать на его вопрос никто не собирался. – Кроме того можете быть абсолютно уверены, что вашего покоя я больше не потревожу. Я полностью выполню ваши условия, хотя до сих пор не понимаю, в чем провинился, чтобы нести столь суровое наказание, – тут он лукавил, ибо ход досужей мысли ему был хорошо известен и, не будь он так зол на указывающих ему что делать и не делать женщин, он бы признал их правоту. Сейчас же жажда навести в своем доме собственный порядок стояла превыше здравого смысла, так что он продолжил, – Только позвольте вам заметить, что в этом доме я пока хозяин, и никому не позволю распоряжаться помимо себя.
На этом месте он развернулся и решительно направился вон, оставив девушку поразмыслить над его заявлением. Пока, правда, он не знал, с кем состоится первое серьезное объяснение, но для начала решил проверить этот кухонный рассадник сплетен.
Боевой поход, к сожалению, а может к счастью, окончился неуспехом. Когда барон, тщательно отдышавшись и напустив на себя грозный вид, твердо вступил в кулинарные пределы, ни одной виновницы его бед там не оказалось, так что вся его решительная подготовка пропала даром. Из хозяйственных людей был только давешний мрачный парень, сейчас с остервенением распарывающий какой-то тулуп. С него спроса было никакого, так что барону пришлось повернуть обратно без всякого морального удовлетворения.

Удалившись к себе, Корф почти час просидел в одиночестве, покуривая трубку и потягивая вино. Уже который по счету бокал подходил к концу, а злость и раздражение все не покидали барона. Так и эдак он поворачивал ситуацию, но ничего путного не придумывалось. Единственно же правильное решение пойти сейчас к жене казалось теперь признанием поражения перед этой несносной женщиной, по какому-то праву присвоившей себе возможность распоряжаться в его доме не только слугами, но и хозяевами.

 Отправлено: 10.09.09 00:16. Заголовок: Неизвестно, как бы д..

Неизвестно, как бы дальше развивались события, не случись под дверью беседа, вошедшая в резонанс с его тяжелыми думами. Когда раздался голос Катерины, он было обрадовался: мышка сама пришла к мышеловке. К сожалению, сразу приступать к разъяснению не выходило – она была там явно не одна. И все бы ничего, будь это кто-то из прислуги. Но дело стояло куда сложнее. Спрашивать, не был ли хозяин у хозяйки, да еще таким тоном – собеседником ее уж точно был некто, имеющий право обсуждать подобные вопросы. Даже если она не имела права такие вопросы задавать. А когда Надя тихим голосом ответила, что не знает, но, похоже, нет, он и вовсе постарался целиком обратиться в слух и не пропустить ни словечка. Как ни прискорбно, но подслушивать женские разговоры в доме, похоже, стало излюбленным его времяпровождением.
Впрочем, разговор как таковой на этом закончился. Легкие шаги Нади затихли в глубине коридора, а экономка продолжала с чем-то возиться. Корф хотел было выйти и довершить в деталях продуманное объяснение, но замешкался и тут же услышал, как женщина за дверью тихо выговаривает сама себе. Прислушался, но ничего не возможно было разобрать. Долетали только отдельные фразы. Что-то насчет старых петухов, которым целый курятник подавай, вот только сам только кукарекать и способен, и ненужных вещей, отправляемых на чердак, стоит появиться штучке поновее... Общий ход мысли такой, что яснее некуда. Все выпитое тут же бросилось барону в голову, так что он был готов уже наказать языкатую бабу, и даже ринулся выполнять задуманное. К сожалению или к счастью, но ему и это не удалось. То ли стул опять бросился ему под ноги, то ли колени сами подломились, но решительный порыв его был остановлен еще на старте, и, когда он все-таки выскочил (если это можно так назвать) в коридор, там уже было совершенно пусто.
Отсутствие объекта гнева распалило его еще сильнее. Остро хотелось что-нибудь ломать, крушить. Простого скандала казалось явно недостаточно, душа просила чего-нибудь яркого, запоминающегося. С последствиями.
И тут как назло на память пришли обидные слова про кукарекать и больше ничего. Он представлял, что не слишком тесные отношения с женой в доме не могут быть тайной от его обитателей, но становиться объектом кухонных сплетен!.. И он знает, откуда все это идет. Не Катерина, нет. Она всего лишь безвредная баба. Но жена, которой он доверял, с которой решил разделить не только стол, кров, остаток жизни, какова оказалась она! Ведь иного источника этой клеветы быть не могло. А раз так, то сейчас, вот теперь, немедленно следует пойти и разобраться с обманщицей, которая к тому же не только порочит его в глазах прислуги, но и притворяется нездоровой, лишь бы вызвать побольше жалости.
Злости оказалось столько, что даже хмель выветрился из головы. Для него там просто не осталось места. Как добрался до спальни супруги, он практически не помнил, яркими пятнами остались лишь запнувшийся при открывании замок да недоуменный сонный взгляд Веры, когда он рывком распахнул створку. Остальное слилось в тягучее мгновение, сплав ярости и страсти; желание сделать женщине так же больно как плохо ему теперь – и столь же острая потребность доказать, как сильно он ее – ценит? дорожит ее хорошим отношением? Или все-таки... любит?
Даже захлопывая дверь, он еще не представлял, что именно сделает в следующий момент...

Проснулся Корф утром, с ужасной головной болью. Начинаясь где-то в районе желудка, противной волной она поднималась вверх, тесным обручем обвивала голову, с веселым остервенением вгрызаясь в мозг, стоило лишь чуть пошевелиться. На память пришлась так некстати выпитая бутылка красного: еще вчера он знал, что даром это для него не пройдет. С красного, в противу более крепким напиткам, он гораздо легче пьянел какой-то буйной пьяностью и похмелье имел куда более тяжкое. Сколько раз порывался удалить из кабинета эту отраву, но то сосед заглянет, охочий до красненького, то сам забудет. Теперь же точно решил – как подымется, сразу наладит экономку навести порядок.
Воспоминания об экономке потянули какую-то другую, крайне неприятную мысль. Неприятную настолько, что думать о ней не хотелось, так что Корф решил заняться более практичным делом. Для начала хотя бы открыть глаза и определиться с обстановкой.
Дел открытые глаза не улучшили. Напротив, проблема из локальной с похмельем переросла в куда более крупную: непонятным для себя образом (если не сказать – против воли) барон находился в спальне жены. В постели жены. Сама она была под боком и, вроде, вполне мирно спала, уютно свернувшись калачиком. Вот только что привело их к такому непривычному за последние недели положению, вспомнить никак не удавалось. Вернее, не хотелось.
Воспоминания начали просачиваться медленно, фрагментами, отдельными фразами, картинками, и тут барон понял: в его жизни может быть кое-что похуже чем похмелье. Как смотреть после того, что и, главное, как это произошло, жене в глаза, он представлял с трудом. Мутило от отдной мысли дождаться, когда она проснется: как она теперь на него посмотрит, какие слова скажет. Самым лучшим, что пришло в голову, было сейчас, пока она спит, вернуться к себе. И уже потом, на здоровую голову, он непременно найдет выход из создавшегося положения.
Придумав это, Корф медленно поднялся, стараясь не потревожить спящую, отыскал (крайне непривычное занятие!) по комнате все предметы собственного гардероба и, приведя себя в надлежащий вид, аккуратно вышел в коридор, стараясь как можно меньше шуметь.
Утро было раннее, на востоке по ясному рассветному небу тянулась багровая полоса, что, сколько Иван себя помнил, считалось предвестником ненастного дня. Дворовые службы потихоньку оживали, но в доме пока стояла ватная тишина, так что можно было надеяться избежать ненужных встреч и разговоров. И зачем его дом так сложно устроен? Он, дурак, ведь когда-то этому радовался, а теперь, когда в кои-то веки понадобилось побыстрее оказаться на месте, коридоры кажутся бесконечными.
В библиотеке горел свет. Тонкая полоска просачивалась под дверью, выдавая чье-то совершенно не нужное присутствие. Иван, превратившийся в этот момент в нашкодившего подростка, понадеялся тихо проскользнуть к себе, но, как было всегда в подобных случаях, и тут ему не повезло: дверь распахнулась, и на пороге возникла та, встреча с которой была такой желанной всего несколько часов назад.
Военный герой Корф должен был принять вызов, оценить и быстро придумать выход из сложившейся ситуации. Провинившийся подросток Ваня Корф, занявший в тот момент его место, замер на месте, немного потоптался и, пробормотав что-то вроде "доброго утра, и не спится вам в такую рань", в панике поспешил поскорее удрать к себе.
От Нади за все время этого беспомощного представления не было ни слова, ни жеста удивления – скорее, какое-то обреченное удовлетворение, спрятавшееся за грустной полуулыбкой. Вот только понять это ему будет суждено много позже, спустя долгие часы мутных рассуждений, нервной бессонницы и паники, которые он еще должен будет пережить.

Следующие несколько часов были мучительны. Корф отсиживался в своей комнате, и именно там особенно остро чувствовал себя затравленным зверем, который даже в собственной берлоге не находится в достаточной безопасности. Не может отсидеться и привести в элементарный порядок свои мысли и чувства. Всем он был должен, все от него чего-то ждали, чего-то требовали, но вместо того чтобы высказать свои претензии вслух, лишь пронзительно заглядывали в душу, требуя, чтобы он разгадывал их ожидания. Как какую-нибудь шараду, право слово! А он не мог даже сосредоточиться и разложить эти проблемы по полочкам, не то чтобы начать их решать.
Единственное, чего ему остро не хватало, это времени. Какая-нибудь неделя, и дела, предоставленные естественному ходу, начнут самостоятельно утрясаться до сколь-нибудь внятного состояния. Тогда же он сможет принять то самое правильное решение, которого от него так ждут. Таким образом, выходов может быть два: или он куда-нибудь уедет (вариант запереться в комнате не годился категорически – женщины по ту сторону крепостной стены, даже не предпринимая осадных действий, одним присутствием способны вывести его из столь хрупкого душевного равновесия), в противном случае он попросту сойдет с ума.
Однако для отъезда нужен повод. Просто так бросить дом и домочадцев хороший хозяин не может, тем более хворающую супругу (в этом месте барон поморщился – грядущее объяснение с женой сейчас казалось ему самым тяжелым из предстоящих дел, и тем, которое он хотел бы оттянуть на возможно более отдаленное время). Вот только где найти его?
Какая-то мысль, смутное воспоминание, зашевелилось в глубине памяти. Что-то в последние дни было такое... Впрочем, если что-то такое и было, искать его можно лишь в кабинете. Именно там проводил он большую часть времени, остающуюся от слежки за домочадцами (барон в очередной раз поморщился – воспоминания были неприятны как ни посмотри), и если что-то есть, это надо немедленно проверить.
Так и есть! Чем он всегда гордился, так это своей памятью. Письмо давнего приятеля Г., просьба о помощи, всего несколько дней назад воспринятая как неуместное, назойливое вмешательство в его жизнь, теперь оказалась спасением. Ведь дело срочное, и не на одну неделю. И требуется его личное и весьма плотное присутствие! Барон едва не засмеялся от облегчения – спасительная передышка получена, а со всеми прочими делами он разберется по возвращении.
Потом.
Когда-нибудь.
Позже.

 Отправлено: 18.10.09 14:27. Заголовок: Любопытно.....

Любопытно...